При всей слабости к неласковым реалиям постсоветского захолустья, реалистом Василия Сигарева назвать сложно.

Истории, достойные классических сюжетов НТВ - бывшие зэки изнасиловали и выкинули из окна старшеклассника («Пластилин»), домохозяйка сошла с ума после того, как мужа переехал трамвай («Фантомные боли»), мать бросила ребенка на вокзале («Волчок») - Сигарев превращает в жуткие, не лишенные черного юмора  сказки.

Делая большое авторское дело — поэтизируя пугающую реальность, придавая ей невиданные смыслы, обнаруживая в жизни социальных низов экзистенциальные Марианнские впадины. В «Жить» его метод достиг абсолюта — лучше Сигарев пока не делал ничего и никогда. Три случая из криминальной хроники — гопники забили парня в поезде, сторож утопился за долги, лишенная родительских прав алкоголичка хоронит дочек-близнецов, — даны максимально субъективно: глазами тех, кто потерял родных.

Сигарева, как больших современных кинохудожников ранга Ханеке и Дюмона, интересуют только самые главные, краеугольные, страшные и с рационально неразрешимые вопросы: как быть со смертью близкого? Как, собственно, со смертью жить? Путь, которыми он проводит мертвые души, сходен со «Входом в пустоту», что предлагал покойникам Гаспар Ноэ — но ход у Сигарева тоньше: он сооружает нам на экране настоящий магический реализм.

Так тонко растереть грань между жутким реальным и неизведанным потусторонним, не деля вселенную на небеса и землю, не проповедуя и не поучая, в нашем кино, исторически склонном к православного образца притчевости, с одной стороны, и шершавому реализму — с другой, умеют, пожалуй, лишь Александр Миндадзе и его, в некотором роде, последователь Алексей Мизгирев.

Трагедия принятия очевидного у Сигарева состоит из трех актов, вполне соответствующих христианскому канону про сорок дней — гнев, терапевтический самообман, смирение. Сюжетная канва — из трех хаотично переплетающихся показательных историй: потеря ребенка, потеря родителя, потеря любимого.

Мертвецы — с гематомами, с просачивающейся через бинты кровью, с ботинками, полными озерной воды — ненадолго возвращаются к любимым, чтобы после было легче расстаться, и появляются в повествовании так же легко, бесшумно и бесшовно, как и уходят из него.

Визуально это обставлено безупречно — склонность Сигарева к эстетизации душевного страдания была заметна еще в «Волчке», где он помещал брошенную матерью девочку в бертоновского вида кукольный домик неподалеку от кладбища. Багрянец крови, белизну снега, голубизну неба, рисунок потрескавшейся в ванной штукатурки и черный лаковый отблеск на куртке злодея, в «Жить», камера одного из лучших российских операторов Алишера Хамидходжаева мешает в такую симфонию о жажде жизни, что сбивает с ног.

Да, как всегда, его можно обвинять в любви к лобовым приемам и очевидным метафорам — вдова, покупающая чипсы у беременной киоскерши на розовеющей заре, явно намерена жить дальше. Но он, используя очевидные аргументы, так смело говорит о таких внятных вещах, что спорить невозможно. Не последним художественным аргументом является и муза режиссера Яна Троянова, своей работой посылающая к чертовой матери всех, кто обвинял ее в том, что она не играет, а только использует сочную уральскую фактуру. «Что ж он делает с собственной женой», - сокрушались критики после показа. Значительно менее праздным будет вопрос — что ж он делает со всеми нами.