Жизнь стоит того, чтобы жить, а что делать со смертью то? Неизбежность и точка финала, которая маячит и поджидает. С ней обращаются осторожно и аккуратно, притрагиваясь в художественных произведениях ненароком, если это делается осознанно, а не по стечению обстоятельств финансового толка массовых репрессий над неискушенным зрителем. Одесса дождалась судного дня испытания на прочность, когда на ОМКФ 2012 показали в рамках программы нового русского кино второй фильм российского режиссера и драматурга Василия Сигарева «Жить».>Приговор времени. Метафизическая воронка, всасывающая и перемалывающая, врывающаяся и безжалостная, фильм как инъекция, растворяющая сознания в кислоте серости и обусловленной действительности. Начиная с января, когда картина была показана в официальном конкурсе Роттердамского киносмотра, стало ясно то, что на подходе что-то неизбежное и проникающее, оставляющее колюще режущие раны. Возможно, тут будут какие-то возражения у публики из рубрики «тянут чернуху, нет света и солнце забито гвоздями». Тут возражение, господа хорошие, неуместны, так как если довлеющая, проникающая экзистенция не вскрыла вас, не подвигла к мыслительной деятельности по поводу конечности всего сущего, то тут ничего не попишешь. Ссылки на то, что, мол, смотреть тяжело, не к вечеру понедельника, то тут даже Сигарев не обидится, сказав вначале вечернего сеанса, что тем, кому будет плохо, пусть смело выходят из зала. Сеанс был тихим и изменчивым, от смешков по поводу реплик, до закрывания руками лиц в особо нелицеприятных моментах, где бурча под нос что-то типа «…с детьми перебор», впившись в экран, зритель смотрел и осознавал.

Каждый о своём, каждому своё, но впитывая молекулы и атомы скорбной русской ментальности. Три параллельные истории, три реальности, которые сплетаются, не пересекаясь, обусловленные событиями трагедии, нелепости общения и существования вне рамок ценности и уважения. Обесценение и равнодушие, боязнь за мелочные интересы, которые властвуют и не дают подняться над собой, освободившись от наносного потребительского восприятия жизни, как данность. А она не данность вовсе, а обесцененная величина, выставленная на обозрение. Сигареву удалось в начале на бумаге, а потом в ткани кадра, влезть внутрь человека смотрящего, и настроить его на стезю созерцания себя в горе, а скорее предоставления самому себе, когда на два часа выпадаешь из маршрута действия, фестивального периода, летнего солнцестояния и убаюкивания июля, а окунаешься в ванну собственных страхов и их же производных. Оператор Алишер Хамидходжаев сделал нереальное, а скорее просто титаническое действо с операторской работой, за которую и был отмечен в июне «Кинотавром». Кадр давит, дышит и учит одновременно. Причем в режиме подсознательных реакций и выпадения из реальности времени. Рамок и границ нет, папы уходят и умирают, гопники убивают из-за горстки рублей и телефона, дети погибают в автокатастрофе, а при захоронении дышат на морозе. От этого не скрыться, не забыть и не убежать никуда. Это серость подавленных взглядов твоих соотечественников (если еще в ходу такое слово), это гнев и безразличие родителей, это искупление и воздаяние, это помощь и упование на милосердие, которое бездыханно валяется под лестницей с проломленной головой. Это серая чернь толпы в электричках, прожорливые соседи на поминках и ментовская ехидность в разбирательстве. Это, говоря словами «балабановского» Данилы из «Брата», всё моё родное. Потеря тянет за собой естественное нежелание согласия с тем, что теперь всё рухнуло, мира нет, а на обломках лежишь ты, то ли жив, то ли помер. Виктор Ерофеев когда то писал, что только вой стоит над Россией, а так плакать как здесь надо еще поучиться. Василий Сигарев отразил пласт того, как мы боимся самих себя, как сотрудничаем со своими мертвецами и сколько метафизического страха копим в своем сознании. Православие не спасает и не оберегает, символ оберега прослеживается лишь в ангелочке, который тоже бессилен перед реальностью гниения, дятел нелепый, долбивший стену дома, как по примете, действительно выжил из дома Антона. А Антон любил и ждал того, что Гришка и он останутся нетронутыми, что время не властвует и не растворяет их общение, а венчание убережет. Но не в мире шатунов и упырей, которые разрывают и подавляют. В этой декорации выживает сильнейший, а может просто подавленный, а ушедшие и раздавленные приносятся в жертву обстоятельств. Не кино, в общем-то, ранит, а реальность, увиденная своим нутром. Болезненная, неуместная и гневная, растоптанная теми, кто не думает, а рушит, не живет, а гниет заживо, не осознавая и не изведывая природу и суть, а на ощупь ползущая в поисках добычи. Посмотрите вокруг, она уже наступила, и дело тут не в беспросветности взглядом и темноте кадра, а в нас самих.

Ресурс сочувствия, сформулированный всё тем же Виктором Ерофеевым, утрачен и безучастен к происходящему. Смех на диалогах и слезы на трагедии, нормальные реакции вполне, но это не та экзистенция, заложенная в глубину души, а поверхностные инстинкты жителя каменных джунглей. Сигарев не провозглашает конец эпохи милосердия или начало конца равнодушия, но фотографирует реальность с точностью порезанных вен и бабьей неверности. Все это, и даже намного больше, таится в подъездах и чердаках, квартирах и посёлках, микрорайонах и районных центрах. Дело не в финансовой составляющей и прочем социальном антураже, а в глубине дикости, глубине ничтожности, глубине гниения и глубине славянского человеческого экзистенциального сатанизма. Василий всем своим творчеством последних десяти лет говорит о том, что человек животное, которому как ни делай больно, всё равно не научишь поступать иначе данному и неповоротному. Душа просит, сердце скребет — быть потопу, а дальше хоть исчезни всё.

На пресс-конференции Сигарев признался, что когда пишет произведение, то никогда не знает как обернется оно в сюжетном плане, что из него вырастет и каков будет конец. Просто задана планка, дан старт и выбрана тема повествования, а средства и линия вектора написания и претворения выстраивается в процессе. Культурологическая борьба Сигарева с обстоятельствами всегда берет вверх над текущими проблемами и неурядицами, и как бы ни были трудны съемки, они обязательно доходят до своего логического завершения. Супруга и главная героиня фильмов Василия, Яна Троянова призналась, что в общении с русским народом, который составляет основу их окружения, всегда слышны лишь жалобы на жизнь и судьбу, но как лодку назовешь, так она и поплывет. Вот и имеется плавание, которое ведет за собой моря и реки страдания человеческого, поломанные судьбы и грязные мысли о превалировании зла над добром. Конечно, добро и зло, категории условные, тут все вертится вокруг да около простых категория человеческого здоровья, толики любви и преломления бытийных обстоятельств. Фильм начинается с эпиграфа поэта Бориса Рыжего, который повесился 7 мая 2001 года. Причем, что характерно, как заметил Сигарев, «Жить» то, в общем-то, и начался с эпиграфа Рыжего, который, кстати, выезжал за границу всего один раз на Роттердамский фестиваль поэзии. Что интересно, «Жить» показали первый раз на фестивале тоже в Роттердаме в январе этого года. Так что такая вот история совпадений и случайностей, которые на самом деле предрешены в этом самом случае. Истории, рассказанные в полотне Сигарева, живут отдельными жизнями, но их сплачивает то, перед чем трепещут практически все смелые и трусы. Перед этой метафорической старухой с косой, воплощенной в мертвой кошке у дороги или разбившихся детях, предстают все и вся. Конечность не обсуждаема и отнюдь не объективна, она обусловлена для каждого силой личных субъективных обстоятельств. Ну, вот так сложилось, что неравнодушный к текущему времени и антигламурный драматург Сигарев со своей женой, по её же собственным словам, депрессивной, Яной Трояновой, создали то, что ранит, шкурит и рвет, но дает надежду на перерождение. Сброс кожи и восстание из пепла Феникса. Не убивает, но делает сильнее. После фильма, в разговоре со зрителем, Троянова сказала, что когда Васю обвиняют в умышленных болевых приёмах, но он говорит о том, что собственно не сделал никакого греха, а лишь сказал то, что у него болело и кипело. Выговорился перед самим собой. Он искал могилу Рыжего, у него погиб племянник Максим пяти лет в его родном городе Верхняя Салда. Это не катарсис в мягком кресле темного зала, это моменты предела, где «там» и «здесь» меняются местами, когда ты узнаешь просто имя и факт смерти, а у кого-то мир рухнул. Эти слова героини Оли Гришиной, в исполнении Яны Трояновой служат заклинанием и символом ленты. Трудно думать о конце, проще думать о настоящем, текущем, а проще всего о вечности. После ленты Сигарева, такие формулы и размышления выветриваются и уходят, оставляя лишь одно, которое не связано с Апокалипсисом в макро масштабе, а мыслит лишь локальными категориями. Пережить свой личный апокалипсис, ценить близких больше чем сейчас и живыми, а не после смерти. Потому что жизнь стоит того, чтобы Жить.