В прокат выходит «Волчок» Василия Сигарева – победившая на «Кинотавре» очередная демонстрация странной любви отечественных кинематографистов к пьяной маме-Родине.

Это очень неприятное кино. Вас предупредили.

Во-первых, в нем есть слово-паразит «даже». То есть после просмотра вы будете говорить примерно так: «И совсем мне не понравилось это кино даже!» или «Какое правдивое кино даже!» Во-вторых, в нем всем плохо. Кто-то проживает свое «плохо» с разгульной тоской, кто-то с угрюмой безнадежностью, а зритель – а зрителю просто плохо. Хорошо не будет.

В общем, это так и задумано – как черная сказка про человеческие отношения. Рыжая провинциальная хабалка (Яна Троянова), убегая от ментов по глубокому снегу, рожает дочку и сразу садится в тюрьму за бытовуху. Через семь лет девочка, смурной волчонок, впервые видит свою мать. И готова ждать гулящую маму целыми днями и ночами, готова за нее убивать и умирать.

Все полтора часа – красивое эссе на тему «Я люблю смотреть, как умирают дети».

Девочка – героиня «Волчка» (Полина Плучек) не живет, а медленно подыхает, пока мать (Яна Троянова) трахается с кем попало, пьет и лишь изредка, как подачку, бросает дочери две-три реплики. Или вот игрушку дарит, деревянный волчок. Или живого ежика.

Сигарев последовательно экранизирует разнообразные сказочные прибаутки русско-советского детства: «кровь с молоком» – вот, пожалуйста, мать впервые входит в жизнь дочери, вся такая кровь с молоком, а через несколько минут экранного времени девочка сидит и пальчиком смешивает молоко из разбитой банки и кровь очередного мамкиного хахаля. «Везет как утопленнику» – и девочка идет на кладбище разговаривать с фотографией утонувшего паренька и класть ему на могилу конфетки. «Волков бояться – в лес не ходить» – и девочке снится лес, а в лесу целлофановый пакет, полный задыхающихся щенят.

И сама она такой же щенок, волчок, задыхающийся в местном целлофане не то из-за отсутствия любви, не то из-за специфического яда этой самой любви.

«Ежу понятно» – вот девочка душит подушкой ежика, потом кладет под поезд, потом кричит поезду:«Зачем ты моего ежика?» – и теперь-то ежу понятно, как ощущает себя эта девочка. «Ссы в глаза – божья роса»? Да, это в фильме тоже есть. Ну и самая лобовая из метафор – про Родину-мать. Зовет, а как же. Кундю ей подтереть.

Лобовые метафоры можно счесть приемом, но, похоже, человек из «новой драмы» Василий Сигарев не думает о приемах, а просто с восторгом неофита делает на экране то, что в театре будет казаться топорным или вообще не получится.

Что-то из его находок выглядит немыслимо пошлым, что-то – расчетливым, но иногда режиссер вдруг перестает заботиться о красивом построении кадра, и тут начинается настоящее кино.

Появляется какая-то эмоция, кроме апатии, любопытства и надрыва, пропадает вычурность, направление взгляда камеры – то сверху, то с пола – становится оправданным, забывается фальшь и садистичность сценария. А потом, как детская юла, опять по новой.

«Волчка» не надо бы ни с чем сравнивать, он сделан на ничейной земле. Сигарев не знает о существовании «Мушетт» (кто-то на пресс-конференции наивно задал ему вопрос о Брессоне), вряд ли вдохновлялся «Страной приливов» Гилльяма, слово «Муратова» вызвало у режиссера и актрисы одновременное «нет», а единственный фильм, на который он равнялся, – климовский «Иди и смотри» (ничего общего с «Волчком»). Единственное, что кажется важным: это не первый в 2009 году российский фильм, в котором женщина – мать или одиночка – гордо ковыляет на каблуках по пересеченной местности, не приспособленной для женщин и каблуков.

Актуальный такой образ, можно натянуть на всю страну.

В этом одна из проблем фильма – что его основной конфликт тщательно натягивается на всю страну. Частные переживания мощной актрисы Яны Трояновой и ее попытка избыть детскую травму (фильм, как она сказала на пресс-конференции, отчасти автобиографический) возгоняются до глобальной метафоры беззаветной любви к пьяной родине. А кино всегда работает лучше, если речь идет о частном случае, а не об условных конструкциях и глобальных метафорах.

В «Волчке» нет частного случая, точнее, это не тот случай, о котором говорят плакаты к фильму и сами авторы. Здесь нет точки зрения ребенка, не про девочку это кино, и именно поэтому возникает ощущение неправды, искусственности фильма. Не зря закадровый текст начитан самой Яной Трояновой. «Мать болела больше месяца» – это не про девочку, которая считает запой болезнью и любит мать даже в таком виде, пьяную, ссущую на пол. Нет, это точка зрения матери, которая оправдает любую свою слабость и низость. «Я ждала её каждый вечер. Ждала как сумасшедшая» – это не про девочку, это матери просто нужно, чтобы кто-нибудь ее так ждал.

И волчок – кто тут волчок? «Придет серенький волчок и укусит за бочок». Кто кого укусит?

Дочка кусает маму. Мама хочет жить – пусть и «на краю», менять любовников, ездить на юга. А тут какая-то серая тварь мешает спать, тащит в свою любовь, в свой придуманный лесок, березовые фотообои Родины.

Никого эта девочка не интересует, и режиссера в первую очередь. Есть только мать – сама себя любит, сама на себя смотрит исподлобья, сама ест конфеты на кладбище, потом сама из себя вырастает в хорошую актрису и сама же озвучивает кино про себя. Не то нарциссизм, не то бесстыдная наивность. А девочка – а нету тут никакой девочки даже.